«...стойте и держите предания, которым вы научены или словом или посланием нашим» (2 Фес. 2:15)

Жизнь как она есть, или Объяснение в любви (фрагмент из повести)

    Автор: Троекуров В.

    Герой повести тяжело переживает обрушившееся на его семью горе – неизлечимую болезнь сына, и ищет ответа на «проклятые вопросы бытия»: за что? почему? для чего? Ответы для себя он находит в своем духовном опыте, в текстах Св. Писания, богослужебных текстах. А вот ответы для близких и окружающих его людей даются ему труднее всего. Поэтому он пишет притчу о гениальном художнике. Предлагаем вниманию читателей этот фрагмент повести.

***

    Сколько раз приходилось Борису отвечать на «проклятые вопросы бытия», волновавшие его знакомых!..

    – Борис, вот ты человек верующий. Объясни мне… – начинал кто-нибудь из них.

    – Бог меня не любит, Боря, от меня муж ушел, – доверительно жаловалась ему одноклассница, отведя в сторонку на вечеринке школьных друзей…

    И прописные истины (как казалось Борису), которые он говорил им в ответ, оказывались для одних «полным откровением», а другим представлялись успокоительной, но лицемерной ложью. В конце концов Борис постарался свести такие разговоры к минимуму и отвечал только в том случае, если его действительно очень просили, а не спрашивали ради пустого любопытства.

    Брошенную жену может «утешить» семейный психолог, подобрав нужный по ее темпераменту совет. Молодую вдову или мать, потерявшую сына, «вытащить» из черной пропасти горя и отчаяния под силу не всякому духовнику. А ответить на вопрос, почему лиссабонское землетрясение 1775 года за шесть минут стерло с лица земли прекрасный город в набожной христианской стране и унесло девяносто тысяч жизней, да еще в День всех святых, не смогли даже лучшие умы Европы. Под руинами лиссабонских зданий, соборов и монастырей землетрясение похоронило «Опыты теодицеи» («богооправдания») великого философа и математика Лейбница, а другой не менее великий немец, Иммануил Кант, даже написал позже сочинение «О неудаче всех философских попыток теодицеи», в котором вынужден был признать, что для нас достижима лишь «негативная мудрость, а именно сознание неизбежной ограниченности наших… посягательств увидеть то, что гораздо выше нашего взора».

    Неудивительно, что в конце жизни в своем последнем романе Достоевский высказал свои самые тяжелые сомнения и вложил в уста Ивана Карамазова самые страшные и крамольные слова: «Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, Им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять». Потому что никакая счастливая будущая вечность Бога не может утолить сегодняшнего человеческого горя.

    Бог живет в вечности, а человек переживает кошмар своей современности. И никаким рассудочным, рациональным образом совместить одно с другим невозможно, и потому все попытки создать по-немецки «правильную», логически безупречную и убедительную для всех теорию «оправдания благого Бога, создавшего злой мир» обречены на неудачу, несмотря на продолжающие опыты ее построения.

    Для себя Борис уже все решил. Он знал только один путь примириться с Творцом и созданным Им миром: увидеть все глазами Самого Бога и пережить страдания мира муками Его богочеловеческой души. Однако «человекам это невозможно, Богу же все возможно»[1]. Молясь на литургии даже в самом обыкновенном храме, человек может по откровению Божию войти умом в вечность – время Бога – и в ней увидеть трагедию мира оправданной и осмысленной. Человек может узнать, что Бог не холодное и бездушное существо, поставившее над нами жестокий педагогический эксперимент по перевоспитанию потомства райских ослушников, а живой, страдающий и сострадающий нам Богочеловек. Узнать, что победа в борьбе со злом, в котором лежит мир, победа, которую Бог все-таки одержит в конце мировой истории ценою наших и Собственных страданий, будет победой не для Него только, но ДЛЯ ВСЕХ. И нам надо лишь дождаться этого конца и этой победы, которая станет началом совершенно новой, немыслимо счастливой жизни…

    Все эти мысли, больше того, чувства Борис вынашивал уже не один год. И потому, придя однажды домой после литургии, он сел и начал писать – нет, не богословский апологетический трактат, не собственные «Опыты теодицеи» (не тягаться же ему, в самом деле, с самим Готфридом Вильгельмом Лейбницем и сотнями современных ученейших философов и теологов), а простую незамысловатую притчу. Он писал ее сразу набело, выплескивая на бумагу без поправок так, будто она давно уже прикровенно жила в нем долгое время, но только сейчас кто-то открыл клапан и слова сами полились на бумагу.

    Он мысленно обращался ко всем знаемым и незнаемым, ближним и дальним: к Васильку и Светлане, к своим родным, сослуживцам и друзьям; к завсегдатаям форумов и сайтов, которых он не мог убедить  своими доводами; к прохожим за окном, озабоченно спешащим по своим делам; к увечным на тележках и инвалидных колясках, пробирающимся между ног и сумок по вагонам московского метро, прося милостыню; к жертвам аварий, катастроф и терактов; к болящим, сокрытым от благополучного мира в домашних «темницах»; к обитателям хосписов, знающим, что скоро они прейдут черту, за которой их оставят мучения исстрадавшейся плоти, но страшащимся неизвестности и новых еще неведомых им мук; к маленьким пациентам онкологических центров, после химиотерапии на долгие месяцы спрятанным от невидимой глазу угрозы в стеклянные «аквариумы» стерильных боксов; к их несчастным замученным горем матерям… Ко всему страждущему, страдающему и стонущему человечеству, которое с последней надеждой, отчаянием или проклятиями обращает мысленные очи к небу со скорбным вопросом: «Господи, зачем Ты создал ТАКОЙ мир?»

    Сердцем чувствуя этот немой вопрос и не смея с холодной рассудочностью отвечать на упрек Всевышнему, Борис вывел на бумаге первую фразу: «Представьте, что вы гениальный художник…»

    Притча о гениальном художнике

    Представьте, что вы гениальный художник. Единственный в мире – в буквальном смысле. Кроме вас и вашей семьи в мире никого нет. Нет и самого мира. Вы одни во Вселенной, которой тоже нет. Есть только вы, ваша жена, которую вы любите безраздельно, и горячо любимый вами обоими единственный ваш сын, который также вас любит горячо, преданно, безраздельно. И вот вы семья из трех любящих и взаимно любимых людей, которые не знают, на кого им еще излить избыток переполняющей их любви. Не правда ли, это известное всем свойство подлинной любви – изливаться на всех окружающих, на все живое вокруг… если оно есть рядом. Но его нет, и потому вы берете большой холст, натягиваете его на подрамник, берете в руку кисть и пишете великую картину, на которой красками изображаете все, что есть в вашем творческом воображении прекрасного, доброго и хорошего.

   Вы рисуете небо, Солнце и Землю. На Земле – океаны, а посреди них – сушу в виде замысловатых континентов… В омывающих их морях вы рисуете рыб и морских животных. На суше вы изображаете прекрасные деревья, травы и цветы, а над ними порхающих стрекоз и бабочек. На ветвях деревьев и в голубом небе вы рисуете птиц самых разных размеров и окраски – белых, черных и пестрых, одноцветных и разноцветных, – как ляжет вам на душу, но равно красивых и по-своему уникальных по сочетанию формы, размера и цвета… Ваше воображение подсказывает вам все новые и новые сюжеты и персонажи для вашей картины. И вот среди деревьев и на разнотравных лугах уже появились всевозможные животные. И вы видите, что все у вас получается на удивление живо и хорошо. И ваша жена, и сын подтверждают вам, что все действительно очень хорошо.

    Но вы не только гениальный художник, но и добрый волшебник. Ваши краски не простые. Все, что вы изображаете на холсте, сразу же оживает и начинает жить своей самостоятельной жизнью, радоваться и восторгаться ею, и вы слышите, как всякое дыхание нарисованных вами существ славит и превозносит ваше имя, как своего творца, подарившего им жизнь, придумавшего их образы в своем воображении и перенесшего на холст и тем самым приведшего их из небытия в бытие, давшего им жизнь и способность порождать подобных себе живых существ…

    И сердце ваше, переполненное любовью, радуется, глядя на созданное вами живописное полотно, изобилующее жизнью и радостью… Однако вы все еще не чувствуете полного удовлетворения от написанной вами картины, вам чего-то не хватает в ней. Чего же? Там есть всё, и это всё уже благодарно вам и славословит вас за вашу любовь и благость, которые изобразили на мертвом холсте мiр, исполненный света, жизни и чистого ненасытимого наслаждения этим светом и этой жизнью…

    Вы понимаете, чего вам не хватает. Вы любуетесь на созданную вами картину и любите всех, кого изобразила ваша кисть. Более того, изображенные на картине живые существа, как могут, отвечают вам взаимностью, но их благодарность и любовь ограничены – написанные вашей кистью и оживленные вами существа неподобны вам – они лишены разума и свободы. Они живут по тем законам, которые вы им задали, и их благодарность и хвала в ваш адрес в каком-то смысле вами же и заложены в них. В них нет и не может быть к вам такой любви, какой вы любите их самих, свою жену и сына. И потому ваша цель все еще не достигнута.

 

Бог творит животных и вдыхает жизнь в Адама. Мозаика, XII в.

    Значит, вам надо изобразить на картине кого-то подобного себе. Это будете вы сами, но в миниатюре. Конечно, этот человек не будет совсем таким, как вы, потому что он все же будет нарисован, однако в главном будет подобен вам, обладая разумом и свободой.

    Вы делитесь своею мыслью с женой и сыном, и вот жена говорит вам: «Ты прав, любимый, только человек как свободное существо может подлинно любить, и мы это знаем по собственному опыту. Но в силу этой же свободы он волен и отказаться от нашей любви к нему, отвергнуть нас и отвернуться от нас, и тогда его природа исказится, ибо лишенная любви душа расстроится, ум помрачится и его связь с нами разрушится». А сын добавляет: «Только на опыте познав разрыв с нами, он сможет оценить то, что потерял, от чего отказался сам, но будет уже поздно – он не сможет сам вернуться в прежнее состояние нашего взаимного доверия и любви».

    И тогда вы, как гениальный художник, задумавший свою картину и потому знающий все наперед, скажете:

    – Да, это так. Но если один из нас не побрезгует и не убоится умалиться так, чтобы уподобиться такому вот маленькому нарисованному существу, станет таким, как он, вживется в образ такого же двумерного человека, которого я ради этого изображу на картине, войдет в двумерную жизнь этих людей с их нарисованными домами, плоскими деревьями и травой, но с реальной ненавистью, завистью и злобой. И, будучи один из нас, умеющих подлинно любить, научит любви отвергнувших и утративших любовь; научит их, помрачившихся разумом, пугливых и жестоких сердцем, униженных и заносчивых, отказаться от самих себя, отречься от своего навеки ими же испорченного естества и соединиться с одним из нас, уподобившимся им; соединиться любовью, доверием и таинством и тем самым восстановить утраченное свойство первоначального своего естества, то все можно будет исправить и даже сделать лучше прежнего. Потому что тогда один из нас, породнившийся своим естеством, приобретенным в той жизни на картине, с нарисованными на ней людьми, соединит их и нас в одно новое целое, уже неразрывно и навеки связанное вновь обретенной ими любовью, испытанной и проверенной разлукой, горем и взаимным страданием… Все это будет возможно, но дорогою ценою. Ценою душевных скорбей и телесных болезней в течение долгой жизни в испорченном ими, но некогда прекрасном мiре картины, ценою предсмертной муки и даже смерти, пережитых в их нарисованном мiре в теле нарисованного мною нового человека, но со всем ужасом реальных переживаний страданий и боли.

    И после этих ваших слов наступит тишина, которая обозначит собой незаданный, но угадываемый всеми вопрос: кто готов стать этим «ОДНИМ ИЗ НАС», дать согласие войти в мiр только что созданной картины, пострадать и умереть в ее нарисованной, но настоящей жизни лишь для того, чтобы там появился маленький, но подобный вам человечек, свободный настолько, что может дерзко отвергнуть вашу любовь к нему и отплатить черной неблагодарностью за ваши старания нарисовать его самым прекрасным и совершенным, за ваши труд, вдохновение и надежду на лучший исход затеянного дела…

Прп. Андрей Рублев.Святая Троица

 

    И тут ваш сын, любимый, единственный ваш, скажет вам: «Отец, я пойду, пошли меня!» И дрогнет сердце ваше, и сожмется от боли, потому что вы наперед знаете, каково будет ему там, в этом испорченном плоском и злобном мiре. И неведомым образом вы почувствуете, как дрогнет и сожмется от боли и его сердце – от любви к вам и от любви к тем нарисованным вами людям, которые (он знает это, как и вы) отвергнут вашу любовь и уйдут от вас на страну далече и будут скитаться по нарисованным вами горам и долинам, разбредутся по берегам прочерченных вами рек и морей и нигде не найдут мира душе и покоя ногам своим, пока вновь не обретут вас, любящего их, сострадающего им, скорбящего об их неразумии и своеволии и терпеливо ждущего, когда же они обратятся к вам, чтобы вы успокоили и утешили их и перенесли их в мiр новой картины, которую вы напишете взамен безнадежно испорченной ими старой…

    И ваша жена, безмерно любящая вас обоих и тою же любовью проникнутая к задуманным вами человекам, заранее сострадая им, и своему сыну, и вам, страдающему от отеческой любви к своему рождению и будущему творению, примет ваше мужское решение и покроет его своим состраданием и всё приемлющей и всё объемлющей любовью своей…

   И ваша тройственная любовь наконец решит для полноты любви в прекрасный мiр вашей величественной картины поместить человека, нарисованного по образу вашему и по подобию вашему. И вы, гениальный художник, подойдя к мольберту, возьмете кистью немного еще не успевшей высохнуть краски от красно-бурого пятна земли на зеленой поляне вашего живописного полотна и легкими уверенными мазками изобразите человека по образу своему, и вдунете в него волшебный дух жизни, и даруете ему разум и свободу, подобные вашим.

   И вот вы уже видите, как он отделяется от красно-бурого холмика земли посреди изумрудного луга, твердо встает на ноги и оглядывается вокруг. Тем временем в правой части картины, «на востоке», вы рисуете для него сад с прекрасными деревьями, древом вечной жизни посреди него и древом, коим познается доброе и злое, и реку для орошения сада. И широким жестом уверенной кисти вы изображаете дорогу и проводите его туда, чтобы он возделывал и хранил этот сад. И вы разрешаете ему есть от всякого плода любого дерева, однако, чтобы испытать его доверие к вам, сыновнее послушание и любовь, вы говорите ему, чтобы он не вкушал плодов от дерева познания доброго и злого, дабы ему не умереть. А чтобы ему не было одиноко в этом дивном саду, вы рисуете для него прекрасную подругу – друга сердца, плоть от плоти его и кость от кости его, к которой он прилепляется всею душою своею, и они вместе составляют как бы одно. И вот все хорошо весьма и нечего вам больше желать, как только наслаждаться общением со своим творением и взаимной любовью – вас к нему, а его к вам троим и друг ко другу.

    Но этот нарисованный вами человек вдруг дерзко нарушает ваш запрет и вкушает плод с древа познания доброго и злого и на ваш мягкий упрек огрызается и обвиняет вас самого за то, что именно вы навязали ему эту женщину, которая совратила его нарушить единственный ваш запрет, а не будь ее, он спокойно жил бы себе в этом теплом местечке и ни о чем не тужил. А эта женщина, которую вы создали своей кистью для любви, нежности и заботы о муже, для рождения ею новых человеков, которые бы наполняли этот прекрасный созданный вами мiр, эта женщина, захотевшая управлять своим мужем и убедившая его сделать то же, что и она, не извинилась перед вами, а переложила вину на змею, нашептавшую ей съесть плод и самой стать гениальной художницей, способной творить целые мiры и знать доброе и злое…

    Так ваше творение отвергнет вас и отречется от вас, чтобы жить по похотям сердца своего.

    И вам не останется ничего другого, как вывести эту несчастную, в миг почерневшую от лжи и разлившегося по их нутру зла пару из чудного сада сладости в мiр, некогда прекрасный, а теперь потемневший и погрузившийся из-за них во мрак, и ждать, когда же они, умножая свое потомство и свои скорби, исполнятся жажды по вашей любви, по общению с вами, когда же они захотят вновь увидеть вас, чтобы в тот день и час в их мiр, полный мрака и ужаса, перенасыщенный страданиями и болью, вошел ваш сын…[2]

 

***

    Борис закончил притчу и в качестве разъяснения дописал:

     «Гениальный художник и святой иконописец преподобный Андрей Рублев на иконе Святой Троицы изобразил Предвечный Совет трех Божественных Лиц, образ которого описан в притче. Средний ангел – Сын Божий – благословляет жертвенную чашу, вст

Распятие. Византия. XII век.

ает из-за трапезы, направляясь в мир, чтобы воплотиться, прожить человеческой жизнью тридцать лет, проповедать Евангелие, быть распятым на Голгофе, умереть, воскреснуть и вернуться к Отцу, пообещав ученикам: “Се, Я с вами во все дни до скончания века”[3].

    И потому еще задолго до Рождества, с самого Введения, Церковь поёт: “Христос раждается, славите. Христос с небес, срящите. Христос на земли, возноситеся. Пойте Господеви вся земля…”[4] Ожидая пришествие в мир своего Спасителя, приветствуя Его вхождение в наш мир, Церковь учит, что это не повод для нашего безумного “новогоднего веселья”, что это радость со слезами на глазах, потому что Сын Божий становится сыном человеческим и входит в наш падший мир для страдания и муки, для того чтобы такой дорогой ценой вернуть нас Отцу…»

 

    Источник: Троекуров В. Жизнь как она есть, или объяснение в любви. – СПб.: Алетейя, 2020. С. 286-295.

 

СНОСКИ:

[1] Мф. 19:26.

[2] Преподобный Анастасий Синаит со ссылкой на святого Мефодия Патарского первый вводит аналогию между Святой Троицей и человеческой семьей. Он пишет, что сотворенный Богом «из праха земного» Адам (Быт. 2: 7), созданная из его ребра Ева (Быт. 2: 22) и рожденный ими сын, «эти три лица пращуров всего человечества, или [три] единосущные ипостаси, [являются] отпечатлительно созданными… по некоему образу Святой и Единосущной Троицы: беспричинный и нерожденный Адам есть образ и изображение беспричинного Бога и Отца… рожденный сын Адама есть образ предначертанный рожденного [от Отца] Сына и Слово Божие, а исшедшая [из ребра Адама] Ева обозначает исшедшую Ипостась Святого Духа» (Анастасий Синаит, прп. Три слова об устроении человека по образу и по подобию Божиему. Слово 1).

[3] Мф. 28: 20.

[4] Ирмос песни 1 канона на Рождество Христово, глас 1.